"Что такое литературоведение"
Страница: [ 1 ] 2 3
Необычно положение литературоведения — и, шире, науки об искусстве вообще — в ряду других общественных знаний. Ни одна отрасль деятельности человека не знает странного ответвления, лежащего вне ее, но соотнесенного с ней. Есть, положим, математики, физики, химики и геологи, а при них вдруг появятся люди, которые, не будучи сами математиками или геологами, примутся неустанно анализировать их труды. Появление таких людей удивило бы нас, хотя обратим внимание: они тоже начали появляться, и XXІ век создает науковедение, науку о науке, изучающую историю научных открытий и заблуждений, касающуюся способов связи науки с практикой и включающую в себя элементы психологии научного творчества.
Но науковедение только ищет себя, оно не развито, и лишь литературе известны уже ставшие традиционными и совершенно необходимыми ответвления от нее: литературная критика, литературоведение. Подобное положение обусловлено самой природой искусства. Искусство — всегда зов, призыв, завершенное суждение о мире; и литературная критика — знак того, что зов слышат. Соучастие в творчестве, переходящее подчас в искреннее, глубокое сострадание к тому, кто творит; благодарность к нему, простирающаяся вплоть до готовности разделить с ним судьбу, повторить его путь,— все это может возникнуть лишь в сфере художественной литературы, искусства.
Является ли литературоведение наукой? Да, и здесь нет вопроса; однако оно — наука особенная. Особенный характер имеют в литературоведении критерии достоверности, определенности, точности, а стало быть, и научности. Известно много попыток придать литературоведению облик точных наук (почему-то молчаливо подразумевалось, что именно они должны служить нам непререкаемым образцом, эталоном). Бывали подобные попытки серьезны, и в течение долгих лет им отдавали все свои силы целые школы, значительные группы ученых. А бывали они и чрезвычайно наивны: давались «четкие определения» историко-литературных явлений, явлений поэтики; но чем более «четкими» они были, тем скорее определяемое от них ускользало. Возникал искусственный, какой-то «замороженный» стиль изложения: о литературе старались говорить совершенно так же, как принято говорить о предметах безмолвных и безответных, о камне, о типах почв, о химическом составе веществ или об элементарных математических равенствах. Это походило на попытки накрыть шляпой солнечный луч (в забавном очерке Горького «Люди наедине сами с собой» рассказывается об одном великом русском писателе, который, сидя однажды на скамейке в саду, упрямо набрасывал свою шляпу, на блики солнца и хмурился оттого, что они неизменно оказывались поверх его шляпы).
От «точных определений» и «четких формулировок» веяло неизбывным провинциализмом: как нетрудно заметить, именно провинциал старается показать окружающим, что у него «все, как у людей» и что он «не хуже других». Реакцией на такие попытки бывал читательский шок, испуг. Литературовед? В обществе, среди молодежи витал обобщенный образ сухаря и педанта, от которого благоразумнее держаться подальше.
Страница: [ 1 ] 2 3
