"Сказки Петрушевской "
Страница: [ 1 ] 2 3
Сказки Петрушевской, конечно, не развлекательные и не детские – именно потому, что во многом построены на детских кошмарах, благополучно забываемых взрослым человеком. Злой колдун подсылает к принцессе своего слугу, который говорит по телефону: “Мой хозяин хочет жениться на тебе… А если ты не выйдешь за него, твой отец с матерью умрут. Отец сегодня, а мать завтра”. Главные детские страхи – смерть отца и матери – включают какие-то механизмы подсознания, и сказка воспринимается как собственный давний сон. В сказочном ключе Петрушевская решает наконец проблему “положительной героини”: ею становится кукла Барби, с помощью собственного Барбиного волшебства согревающая и обустраивающая старость нищего деда Ивана.
В какой-то мере сказки про Барби – тоже поиски “внутреннего Буратино”, потому что именно роль Буратино и играет при русском папе Карло удочеренная куколка. В то же время структура сказки дает понять, что все это не взаправду, что Барби, с ее золотыми волосами, серебряными туфельками и любовью к кукольному комфорту, на самом деле не существует. Несуществование положительной героини обращает читателя вспять, к той “несказочной” прозе, где единственно счастливыми людьми были мать-проститутка и дочь-проститутка, отказавшиеся от будущего и каким-то образом сохраняющие не только свои нормальные отношения, но и достоинство приходящих к ним мужчин.
Сказки Людмилы Петрушевской, разумеется, не заполнили пустоту отведенного писательнице места в литературе. Сказки (особенно “дикие животные”, характерные набором все тех же знакомых бытовых персонажей) стали как бы уменьшенными – пусть где-то и более концентрированными за счет лаконичной сказочной пластики – вариантами прежних прозаических вещей. Эти малые тексты складываются как бы в игрушечный домик, в симпатичный макет большого здания, погруженного в прошлое. Но и этот дом (тот и этот свет одновременно) уже не жилой. Почему же все-таки так произошло. В романе Владимира Набокова “Приглашение на казнь”, когда Цинцинната Ц. везут на плаху, он, еще как будто живой и целый, наблюдает распад окружающего: “Через все небо подвигались толчками белые облака, – по-моему, они повторяются, по-моему, их только три типа, по-моему, все это сетчато и с подозрительной прозеленью…” Облака, нечто совершенно произвольное и в то же время имеющее свой особый графический язык, чтобы представить человеку множество знакомых, вещественных вещей, облака как постоянный повод для творчества зрения, становятся конечны и косноязычны. То, что их только три типа, служит поразительным признаком распада мира. Так и герои Петрушевской: “мать”, “дочь”, ну, еще, пожалуй, некая туманная девушка, уточкой ныряющая в жизненных волнах, обладающая маленькой-маленькой загадкой, которую кое-кто принимает за большую… Мужчины не в счет: они неистребимо витальны благодаря своей животности (”Кобель лезет, его какое дело”), они и не люди, а скорее чудеса живой природы – тоже, впрочем, вполне однообразные. Произведения Людмилы Петрушевской выразили распад окружающей действительности – и сами заразились этим распадом, продолжавшимся во все время печатания и продажи тиражей.
Страница: [ 1 ] 2 3
