"Постмодерн в российской литературе"
Страница: 1 [ 2 ] 3
шно. Автор же должен уйти. Роли пророка и учителя жизни исчерпаны.
Литература – как старинная мебель: ее можно во время войны сжечь в печке и бить ею своих врагов, но нельзя думать, что это – ее назначение. Антикварная мебель не моральна и не аморальна, она стоит как мебель и стоит. Она создается по своим собственным законам, описать все это очень трудно, хотя, казалось бы, – безделушка… У нас идеи сдвинулись, съехали, как шапка на затылок, – русский литератор приобрел залихватский вид. Я думаю, это цинизм – использовать литературу во внелитературных целях, хотя с этим тоже вроде бы надо мириться… Как со всем тем, что характеризует всеобщую слабость жизни, нерасторможенность ума. Я вовсе не хотел бы (мне это не под силу) убить литературу в ее проповедническом значении. Мне просто кажется, что проповедничество заняло такое место, что оно убивает литературу.
Единственным выходом для продолжения литературы становится создание такого текста, когда он включается в интерактивную связь с читательским сознанием. Читатель сам моделирует смысл текста, исходя из себя и в этом моделировании обнаруживаясь и обнажаясь. Обнажение читателя, когда его восприятие смысла, без авторской поддержки, оказывается главенствующим, есть форма обнаружения онтологических стереотипов. Растворяясь в собственном тексте, автор предоставляет читателю возможности самому отделить явь от сна и фантазм от реально случившегося. По сути дела, происходит расщепление энергии текста, который лишается своей одномерности и выживает за счет оплодотворения в читательском сознании. Конечно, тексты прошлого тоже, бывало, прочитывались неоднозначно: блоковская поэма “Двенадцать” оказалась за гранью деления на красных и белых, как, впрочем, и первый том “Тихого Дона”. Есть старые формы преодоления одномерности.
Литература выживет, если основные этические и эстетические категории будут вобраны в текст в качестве виртуальности, то есть никогда не реализующейся, но реальной возможности. Литература выживет, если читатель… Да, но опора на читателя – это утопия. Слабость литературы становится следствием пассивного читательского сознания, поверхностного чтения, чтения для удовольствия, развлекательности. Белый жаловался на то, что современные ему читатели предпочитают читать Гегеля не в подлиннике, а в переводе. Поколением позже Пастернак жаловался Белому, что его французский похож на волапюк. Сейчас поглупение читателя становится похожим на потепление климата на Земле – явлением необратимым и неуправляемым. Оно не связано ни с советской властью, ни с рыночной экономикой – оно напрямую связано с тем, что объединяет Россию и Америку – торжеством массового сознания, предсказанного Орте-гой. Меньшее из всех социальных зол, демократия, как показывает американский опыт, оказалась враждебной культуре, и в первую очередь литературе. Это оглупение будет продолжаться и впредь, именно оно определит облик человека будущего, потребителя и наслажденца, кастрированного демократическим устройством.
“Хотя проза, несомненно, проживет в какой-либо форме больше, чем кто-либо из ныне населяющих эту планету, тем не менее как центральный элемент нашей культуры среднего класса проза есть дело прошлого, особенно серьезная проза”, – вот дословный лозунг американской прессы.
Страница: 1 [ 2 ] 3
