"“Женская проза” Людмилы Петрушевской"
Страница: [ 1 ] 2 3 4
“Женская проза”, при всей ее бытовой приземленности или же, наоборот, стародевической тяге к поэтизмам (эти крайности присутствовали почти во всех золотых серединах), запечатлела ситуацию человеческого одиночества в “совке”. Мы уже стали забывать, что жизнь тогда была принципиально одноместной – вроде гроба. Квартиры давали, но без расчета на будущее – например, на детей или, не приведи Господи, внуков. Зарплата трудящегося (не номенклатурной единицы) была стандартного, одноместного размера и напоминала комплект армейской или лагерной одежды: если есть необходимость с кем-то делиться – сам ходи без верха либо без штанов.
Человек был зафиксирован стандартной прожиточной нормой как отдельная, одинокая единица; ему, по сути, было отказано в будущем. Героиня после развода (неизбежного в художественной системе “женской прозы”) принимала на себя груз нараставшего, никому, кроме нее, не нужного будущего, то есть детей. Рожая, она заканчивалась сама, фактически умирала; единственное, на что она была еще нужна, – это стать кормом для потомства, как это происходит у некоторых видов насекомых. Все ее попытки (словно бы как ни в чем не бывало) продолжать человеческую и женскую (тем более общественную и творческую) жизнь были неестественны и жалки, были претензией на то, на что она не имела реального права. На эту жалкость и претензии многие писательницы, и Петрушевская из них не последняя, не пожалели слов. Так маленький человек современной литературы оказался женского рода: не случайно читатели-мужчины ощутили на исходе перестройки нечто вроде изжоги, которую даже Виктор Пелевин, открывший эпоху поисков “внутреннего Буратино”, не смог до конца излечить.
Все-таки Людмила Петрушевская, оставаясь как бы в пределах общей темы, приоткрыла читателю (скорее, впрочем, читательнице) некую жутковатую глубину, нечто запредельное по отношению к одной, отдельно взятой одноместной жизни. Первое, что видно: Петрушевская совершенно бесстрашна и совершенно беспощадна. В этом она за пределами нормы. Если “нормальная” писательница, может быть, только раз в жизни решится, соберется с духом показать на своих страницах детскую смерть или сиротство больного ребенка, то Петрушевская делает такие вещи постоянно, едва ли не в каждом тексте. В этом она даже как-то механистична. Чувствуется, что Петрушевская умеет обходиться без тех психических затрат, какие, независимо от таланта, требуются от писательницы (да что там – и от писателя тоже), чтобы творчески пережить такое, чего не дай Бог никому пережить наяву. Вот противоречие: тематически у Петрушевской – ну совершенно все написано о женщинах, совершенное как бы бабство в литературе. По подходу, по методу – в помине нет той осторожности ранящего слова, той системы обводных метафор, того стремления поэтически либо иронически “снять” нормально возникающую боль, что характерны для женского творчества. Петрушевская всегда “говорит прозой”, демонстративно называет вещи своими именами. Ее произведения – каталоги всяческих болезней,бедствий, вопиющих несправедливостей.
Страница: [ 1 ] 2 3 4
