"“Двенадцать сонетов” к \"Марии Стюарт” Иосифа Бродского"
Страница: 1 2 [ 3 ] 4
минают Другую.
Бродский в пародийном духе обыгрывает мотив объяснения в любви статуе, скорее всего восходящий к “Каменному ангелу” Цветаевой, под знаком увлечения творчеством которой поэт жил предшествующие годы.
Автор-персонаж далек от серьезности, он явно валяет дурака, моделируя версию своих возможных отношений с шотландской королевой. Осуществляя игру с имиджем Марии Стюарт, Бродский изображает ее как секс-символ своего детства, пришедший в жизнь с киноэкрана и сильнейшим образом повлиявший на формирование идеала женщины, способной свести с ума. Не этот ли секс-символ, осевший в подсознании, предопределил выбор реальной возлюбленной? Ведь даже имена у них совпадают, не только тип красоты, от которой бросает в дрожь. Объяснение в любви Марии Стюарт, следовательно, — воскрешение детской завороженности экранным кумиром (пусть ныне поэт смотрит на него другими глазами и подвергает деканонизации). Оно закономерно перетекает в любовное признание и тоскливую жалобу, адресованные реальной женщине — как бы живому воплощению идеала.
Представленный на этом фоне абрис реальной Марии, так и остающийся едва угадываемым романтическим силуэтом, кажется еще более загадочным и желанным, как бы тающим в туманной дымке. Ее уход воссоздан с использованием блоковского кода (”О женщинах, о доблести, о славе”). Бесплотность образа усиливает ощущение недосягаемости возлюбленной. С таким же успехом можно твердить о любви каменной статуе.
По существу, Бродский дает понять, что любил в своей жизни одну-единственную женщину, ведь Мария Стюарт — лишь поразивший воображение ребенка пуританской страны образ, созданный искусством. И не она, а Другая — истинный адресат признаний поэта:
… Любовь еще (возможно, что просто боль) сверлит мои мозги. Все разлетелось к черту но куски. Я застрелиться пробовал….
Код пушкинской любовной лирики соединяется у Бродского с кодом любовной лирики Маяковского, гармония — с экспрессией, урегулированный пятистопный ямб — с асимметрией метрического и интонационно-синтаксического членения поэтической речи, переносами, вставками, эмфатическими внутристиховыми паузами. И тот и другой коды выступают как равноправные. Оппозиция поздний Пушкин — ранний Маяковский (реализм — модернизм) оказывается разрушенной, их противопоставление снятым.
“Переписывая” Пушкина и Маяковского по-своему, Бродский использует и индивидуальный авторский код. Сошлемся хотя бы на появляющееся в произведении уточнение: “Любовь еще (возможно, что просто боль) …” (с. 445). Оно развивает один из сквозных мотивов творчества поэта. Ведь жизнь, по Бродскому, есть боль, и человек — испытатель боли*. Да и оформление важной • для Бродского мысли
* Там, на кресте
* не возоплю: “Почто меня оставил?!”
* Не превращу себя в благую весть!
* Поскольку боль — не нарушенье правил:
* страданье есть
* способность тел,
* и человек есть испытатель боли.
* Но то ли свой ему неведом, то ли
* ее предел (с. 220).
осуществляется посредством излюбленных им приемов: стилистических фигур разделения, enjambement, “прозаизирующих” стих, подчиняющих его метрика-ритмическую организацию интонационной.
Страница: 1 2 [ 3 ] 4
